Передышка в Барбусе - Страница 5

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Жаба сразу же шмыгнула за куст, там присела, выгнула спинку. Вид у неё был в это время уморительно серьёзный и сосредоточенный. А потом он неспешно спускался по тропинке, а Хрюндя неутомимо шныряла по кустам, он слышал, как гремят камни, жаба с охотничьей страстью переворачивала валуны, её узкий язык молниеносно хватал нежнейшее лакомство: мокриц и сороконожек, не успевших убежать от прямого солнечного света. Мрак покрикивал, старался не упускать жабу из виду, а она тоже хитрила, подпрыгивала над кустами, вот я, не потерялась, а сама старалась пробежать так, чтобы между нею и Мраком оставались кусты, тогда можно незаметно ухватить гроздь незнакомых ягод.

Однажды раздался истошный визг. Хрюндя неслась к нему с раскрытой пастью, по морде катились крупные слёзы, в глазах стояла горькая обида.

— Что стряслось? — спросил Мрак раздраженно.

Он присел, Хрюндя покарабкалась к нему на колени. Пасть держала широко раскрытой, язык высунула. Мрак отшатнулся, язык был черный, а во рту стало сине-черным. Слышался сильный кислый привкус.

— Ах, ты ж дурёха...

Он ухватил ее поперёк, Хрюндя завизжала, её лапы бешено замолотили ему в грудь. Мрак со злостью сдавил так, что пискнула, как воробей в лапах кошки, бегом помчался вниз по косогору. Ноздри жадно ловили запахи, Хрюндя наконец высвободила морду и орала сиплым голосом. Мрак придавил сильнее, ноги скользили по крутизне, а руки заняты, не ухватишься за ветви, камешки катились впереди, подпрыгивали, исчезали то ли в зелени, то ли за обрывом.

В одном месте деревья стояли гуще, трава там зеленее, и Мрак вломился с разбега, уже чувствовал воздух влажнее, запах сырости и близкой воды.

Хрюндя высвободилась, брякнулась на землю. Мрак ухватил её за лапу, подтащил к крохотному родничку. Хрюндя скулила, слезы бежали безостановочно. Мрак одной рукой держал её за холку, другой зачерпнул воду, плеснул в распахнутую пасть.

Хрюндя ошарашенно умолкла, затем заскулила уже тише. Мрак плескал и плескал, а потом сорвал пучок травы и насильно вытер ей пасть. Хрюндя опять орала и вырывалась, а когда высвободиться из могучих рук не удалось, стала брыкаться, как дикий конь. Пасть её из черной стала ярко-красной, но язык и горло ещё оставались в темных пятнах.

— Это ещё что, — сказал Мрак безжалостно. — А теперь вот заболит живот!.. Будешь знать, свиненок, как всякую гадость жрать.

Хрюндя смотрела с надеждой, в глазах ещё стояли слезы. Мрак подавил желание схватить её на руки и прижать к груди, всё-таки ребёнок, хоть и жаба, заставил себя сказать ещё строже:

— А чтобы запомнила лучше, что эту гадость жрякать нельзя... нельзя... нельзя...

Он зажал её голову между колен и звучно отшлепал по толстому заду. Хрюндя вопила так, что звенело в ушах. Вряд ли от боли, скорее — от несправедливой обиды. Ягоды сами вылезли навстречу! И ещё пахнут нарочно!

На горизонте красочно заблестели под оранжевым солнцем белые стены большого красивого города. Солнце уже склоняется к краю земли, оранжевый шар начинает багроветь, и кажется, что по чистой городской стене стекают потоки червонного золота.

Дорога расширилась, длинной прерывистой вереницей тянулись подводы, по обочине мчались всадники. Со стороны гор наперерез ещё дорога, поменьше, но Мрак в первую очередь рассмотрел, что на перекрёстке высится огромный постоялый двор. Просто великанский двор, есть даже конюшня помимо длинной коновязи, слышен частый перестук молоточков, работают в кузне, донесся слабый аромат жжёной кости.

Мрак прикинул расстояние до городских стен, сказал громко:

— До ночи не доберёмся... А в потёмках чего тащиться?

В мешке заворочалось и закряхтело. Мрак понял правильно: ты, мол, решай сам, мне и тут, в мешке, хорошо, а где заночевать, я тебе доверяю. Всё равно скажу, что не так, можно бы и лучше...

Постоялый двор приближался медленными толчками. Стал явственнее бодрящий запах калёного железа, конского пота, а затем пахнуло свежеиспеченными хлебными лепёшками. При постоялом дворе явно есть всё, что требуется путникам, чтобы в город прибыть бодрыми, сытыми и на исправных телегах.

Мрак прошёл через двор, на него уважительно оглядывались. Лохматый варвар в волчовке ростом высок, в плечах — косая сажень, руки толстые, а ладони как лопаты. Такие могучие люди выходят, говорят, из лесов загадочной Славии. Ещё говорят, что они едят только сырое мясо, а говорить вовсе не умеют, только мычат и показывают знаками, которые человеку не понять, а зверь лесной понимает сразу.

Перед харчевней горел забытый факел, окна светились красным. У коновязи фыркали и обнюхивались трое коней, скрипело колесо колодца, угрюмый мальчишка с натугой тащит наполненную водой бадью. Справа от крыльца на лавке отдыхают девки, одна безуспешно старалась свести вместе края разорванного лифа, но мощная грудь, обрадовавшись свободе, нагло пёрла навстречу солнцу.

Крепкие мужики выкатили из подвала сорокавёдерную бочку и, подкладывая доски, а сзади подпирая плечами, с натугой загнали в распахнутые двери не то подсобки, не то кухни.

Мрак пошёл с парадного входа, ступеньки заскрипели под могучим телом. Дверь распахнулась навстречу, но выходящий мужик отступил, прижался к стене. Мрак прошёл как могучий неторопливый тур, сознающий свою мощь среди стада телят. Помещение огромно, два десятка длинных столов, больше половины заняты крепким плечистым народом, кто ж отправит в дальнюю дорогу слабых, но три стола пустые, хотя лавки на месте, а на столешницах, как и положено — солонки и блюдца с горчицей.

Он выбрал стол, который почище, в мешке требовательно заворчало. На него косились, но никто не решался взглянуть в упор. Он вытащил Хрюндю, она сразу встопырила зачатки хребетика, посадил рядом по правую руку. Хрюндя ещё малость потопорщила хребетик, место незнакомое, много шума, чужих голосов, но её родитель спокоен, и она, широко зевнув, припала к лавке брюхом.